И всё-таки гениальному русскому учёному пришлось уйти.     Крепостническое помещичье правительство вело страну в неизменном управлении; рабство для крестьян, угнетение для рабочих и образование для избранных. Страна задыха­лась под гнётом тупого, злобного царского самодержавия.

Передовые круги общества понимали весь ужас положения страны при таком правитель­стве. Даже убеждённый монархист Н. Кутузов в записке, поданной Николаю I еще в 1841 го­ду, писал: «Быстрое обогащение лиц в челе  (во главе) управления поразило антоновым  огнём все нервы, движущие состав государ­ственный, и ниспровергло остатки нравствен­ности в правлении». Перечислив бедствия, по­стигшие трудовое население страны в связи с  неурожаем 1840 года, автор записки подчёр­кивает, что причина всех зол в плохом управ­лении: «Все внимание главных (начальников)  обращено на очистку бумаг для представления  в отчётах блестящей деятельности, когда сущ­ность управления в самом жалком положении».

 При таком положении вещей техника во всех областях народного хозяйства в России  была развита очень слабо. Это отразилось на  способности страны защищаться от враже­ского нашествия. Но захватническая политика  царской России вовлекла страну в 1853 году  в войну с Турцией. Это была война не только  с Турцией. Против России постепенно образо­вался единый фронт западноевропейских дер­жав. Англия, Турция, Франция и Италия  воевали с Россией открыто; Пруссия и Австрия  держались формально в стороне, но в крити­ческие моменты оказывали на ход войны дав­ление в пользу коалиции врагов России.

Глава четвертая

В СЕВАСТОПОЛЕ

Дела в Крыму шли плохо по тупости глав­ных начальников. Положение русского сол­дата было ещё хуже: его не только подстав­ляли почти безоружным под удары против­ника, но обкрадывали здорового, урезывая скудный паёк, грабили больного и раненого, уменьшая ничтожные порции и отпуская фальсифицированные лекарства.

Не было вовремя палаток, одеял, мяса, сухарей, корпии, медикаментов. Не было за­бот о здоровом солдате и уходе за больным.

После одного большого сражения штабное начальство приказало перевести всех раненых и ампутированных в специально отведённое для них помещение, но ничего не успели при­готовить к приёму больных. Когда привезли туда раненых, полил сильный дождь, продол­жавшийся три дня. Матрацы плавали в грязи, всё под ними и около них было насквозь про­мочено. Оставалось сухим только то место, на котором солдаты лежали не трогаясь, при малейшем же движении они попадали в лужи. Больные дрожали, стуча зубами от хо­лода. У некоторых показались последователь­ные кровотечения из ран. Врачи могли оказы­вать им лечебную помощь не иначе, как стоя на коленях в грязи. Смертность от голода, болезней и ран была огромная. Всё это было известно в столице. Занимавший при Александре II высокие государственные посты П. А. Валуев писал по поводу Крымской войны: «Зачем  завязали мы дело Н. И. ПИРОГОВ не рассчитав последствий, или зачем не приготовились, из осторожности, к этим послед­ствиям? Зачем встретили войну без винтовых кораблей и без штуцеров? Зачем надеялись на Австрию и слишком мало опасались англо-французов? Везде пренебрежение и нелюбовь к мысли, везде противоположение правитель­ства народу». Это писалось в обзоре царство­вания Николая I через несколько недель после его смерти. Очерк Валуева получил тогда са­мое широкое распространение в списках.

Честные люди болели душой за родину, за героя-солдата, за славу отечества. Все спо­собные носить оружие стремились на театр войны.

Пирогов решил поехать в Крым. Он хотел служить защитникам родины своими глубо­кими знаниями, большим опытом, организа­торскими способностями. Для этого потребо­валось разрешение начальства. Но тут дело Николая Ивановича и застряло.

Одни чиновники рады были уходу Пирогова из Медико-хирургической академии, хотя бы и временному. Другие, ведавшие военно-поле­выми госпиталями, не пускали его в армию. Они опасались разоблачений их мошенниче­ских проделок при снабжении здоровых и больных солдат. Николай Иванович стучался во все двери, использовал связи в правящих кругах. Всё было напрасно. Он уже отчаялся в осуществлении своего намерения служить армии, помогать ей в тяжёлой борьбе за честь и достоинство родины.

Но в конце октября 1854 года Пирогов полу­чил «высочайшее повеление» о командировании его «в распоряжение главнокомандую­щего войсками в Крыму для ближайшего наблюдения за успешным лечением раненых». Это давало ему независимость от госпиталь­ного начальства всех рангов. Он получил также разрешение самостоятельно набрать в свой отряд врачей. Слстры милосердия были подчинены ему непосредственно и единолично.

В Крыму Николай Иванович проявил себя как гениальный хирург-администратор и ве­ликий патриот. Первая сторона его деятельно­сти получила отражение в классических «На­чалах общей военно-полевой хирургии». Вто­рая сторона освещена в обширной литературе воспоминаний очевидцев, в «Севастопольских письмах» самого Пирогова.

«Севастопольские письма» важны я для ха­рактеристики Николая Ивановича в героиче­скую эпоху борьбы русского народа с врагом. Они обличают непорядки в армии и высоко­поставленных виновников зла. Для этого Пи­рогов и посылал свои письма. «Севастополь­ские письма» Пирогова оказывали влияние на общественное мнение страны. Подобно всем документам яркого политического содержания, «Севастопольские письма» Николая Ивановича распространялись в списках, иногда без имена автора. Такие списки переходили из рук в руки, будили дремлющую мысль, устанавли­вали правильный взгляд на события. Попадали они даже в Сибирь, к ссыльным декабристам.

Дорога из Петербурга в Крым была тяжё­лая. Пришлось перенести много неприятностей. Но Пирогов умел видеть не только отрица­тельные стороны жизни. Город героев привёл его в восторг, и он дал художественное опи­сание Севастополя.

Николай Иванович приехал в Севастополь 12 ноября 1854 года и немедленно окунулся в работу. «Мне некогда, — писал он жене че­рез два дня по приезде в Севастополь,— с восьми утра до шести вечера остаюсь в го­спитале, где кровь течёт реками, слишком 4 000 раненых. Возвращаюсь весь в крови, и в поту, и в нечистоте. Дела столько, что не­когда и подумать о семейных письмах. Чу, ещё залп!»

При первом посещении главнокомандую­щего князя А, С. Меншикова великий учёный ужаснулся, увидев, с кем имеет дело. «Вме­сто человека, сознающего свою громадную ответственность перед народом, который он вовлёк в тяжёлую, неподготовленную войну, вместо начальника армии, понимающего, что ему надо делать», Николай Иванович увидел «площадного шута, не умеющего даже соблю­дать внешнее достоинство занимаемого им места».

К этому начальнику армии, не понимаю­щему, как вести себя, и не знающему, что ему делать, Пирогов возвращается в «Севасто­польских письмах» несколько раз. Из его от­дельных резких отзывов о Меншикове полу­чается яркая, художественно-цельная харак­теристика этого придворного шаркуна и над­менного эгоиста.

По дороге в Севастополь Николай Ивано­вич слышал различные мнения о Меншикове: одни укоряли его за пренебрежение к админи­стративной части, другие считали его гением стратегии. Приехав в Севастополь, Пирогов «узнал только одну партию: ненавистников, к которой перешел» он сам.

К подлинным героям обороны Севастополя у Пирогова совсем другое отношение. О На­химове, о талантливом генерале Васильчикове, о солдатах, о матросах Николай Иванович отзывается с любовью. Он подчёркивает в письмах их искренний, простой, трогательный патриотизм, их желание и умение воевать за родину, их отважные действия, стойкость в бою. Пирогов гордится родными воинами. Вот несколько выдержек из разных писем:

«Матросы и солдаты убеждены, что Севасто­поль не будет взят». «Наши штуцерные так хорошо стреляют, что удивляют даже англи­чан». «Французы сделали нападение, но с одной стороны наши пароходы, а с другой штыки так их отжарили, что, по словам пленных раненых, русские дерутся, как львы».

«Наши дрались славно, забегали и на не-приятельскую батарею». «Наши делают ночью небольшие вылазки; в одной из них наши унесли на руках три мортиры с неприятель­ской батареи. Один казак схватил спящего французского офицера; тот ему откусил нос, а казак, руки которого обхватили крепко француза, укусил его в щёку и так доставил его пленным».

«Теперь в госпитале на перевязочном пункте лежит матрос. Кошка по прозванию? он сде­лался знаменитым человеком, его посещали и великие князья. Кошка  этот  участвовал  во всех вылазках; да не только вонью, а и днём чудеса делал под выстрелами».

Душой обороны, вдохновителем героических защитников города был Нахимов. Любимец матросов, солдат и всего населения Севасто­поля, он не пользовался симпатиями одних только бездельников, окружавших Меньшикова. От них поползли в Петербург какие-то «злоязычные слухи про Нахимова». Николаю Ивановичу писали об этом в Севастополь. Возмущённый наглостью клеветников, он про­сит жену передать всем, кому можно, что «это враки; здесь все говорят о нём, как он этого заслуживает, — с уважением».

С удовлетворением отмечает Пирогов, что Нахимов, «как и все благомыслящие, назы­вает Меншикова скупердяем».

Общение с героями обороны вселяло бод­рость, давало силы переносить все невзгоды, облегчало борьбу за лучшее обслуживание защитников отечества. «Терпи, — пишет Ни­колай Иванович жене, требовавшей его воз­вращения в Петербург, — начатое нужно кон­чить, нельзя же, предприняв дело, уехать, ни­чего не окончив; предстоит ещё многое; по­думай только, что мы живём на земле не для себя только, вспомни, что перед нами разыг­рывается великая драма, которой следствия отзовутся, может быть, через целые столетия; грешно, сложив руки, быть одним только праздным зрителем, кому бог дал хоть какую-нибудь возможность участвовать в ней... Тому, у кого не остыло еще сердце для высо­кого и святого, нельзя  смотреть на всё, что делается вокруг нас, смотреть односторонним эгоистическим взглядом».

В другой раз Пирогов пишет жене: «Я го­ворил и тебе и всем, что я ехать или исправлять какую-либо должность никогда не буду напрашиваться, как, я бы ни был убеждён, что эта должность будет по мне; а если мне да­дут её, то считаю за низость и малодушие от­казываться. Чем же я виноват и перед кем, что у меня в сердце еще не заглохли все по­рывы к высокому и святому, что я не потерял еще силу воли жертвовать; а то, для чего я жертвую счастьем быть с тобою и детьми, должно быть также дорого для тебя и для них... Я не унываю, да и скучать здесь вре­мени нет... день, несмотря на однообразие осады, летит в заботах... Грохота пушек, ло-панья бомб и не замечаешь».

Из Петербурга Пирогов выехал раньше об­щины сестёр. Он ждал их в Крыму с нетерпе­нием. Наконец, прибыл первый отряд из три­дцати сестёр. «Община принялась ревностно за дело; если оне так будут заниматься, как те­перь, то принесут, нет сомнения, много пользы. Они день и ночь попеременно бывают в госпи­талях, помогают при перевязке, бывают и при операциях, раздают больным чай и вино и наблюдают за служителями, за смотрителями и даже за врачами. Присутствие женщины, опрятно одетой и с участием помогающей, оживляет плачевную юдоль страданий и бед­ствий».

Сестры трудились самоотверженно, ухажи­вали за больными и ранеными, не думая о себе. «От занятий, непривычных  для них, от климата и от усердия к исполнению  обя-заностей почти все переболели; сама их началь­ница лежит при смерти; три уже умерли».

Община сестёр милосердия оправдала воз­лагавшиеся на неё надежды. «Замечательно,— пишет Пирогов жене,— что самые простые и необразованные сестры выделяют себя более всех своим самоотвержением и долготерпе­нием в исполнении своих обязанностей. Они удивительно умеют простыми и трогатель­ными словами у одра страдальца успокаивать их мучительные томления. Иные помогают ра­неным на бастионах, под самым огнём непри­ятельсккх пушек. Многие из них пали жертвами прилипчивых госпитальных болезней».

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19