Девятый, двенадцатый и тринадцатый пункты «Основных начал» Пирогова разви­вают четвёртый — о консервативном лечении; об этом говорилось выше.

Пункты десятый и семнадцатый «Начал» требуют осторожного обращения со свежими огнестрельными ранами. Это было во времена Пирогова новшеством, доступным пониманию немногих учёных деятелей хирургии.

Одиннадцатый пункт посвящен гипсовой повязке. О ней говорилось выше.

Пункты четырнадцатый, пятнадцатый и шестнадцатый посвящены вопросам борьбы с госпитальными заразами, вопросам гигиены и антисептики.

Восемнадцатый пункт — об анестезии (обез­боливании), как важнейшем средстве при ока­зании хирургической помощи в полевой прак­тике,— освещен выше, в рассказе о поездке Пирогова на Кавказ.

В девятнадцатом пункте говорится о роли статистики в практике военно-полевого хи­рурга.

В заключительном — двадцатом — пункте «Основных начал» говорится о «частной Помощи»  на  театре  войны.  Здесь  имеется в виду женский уход за больными и ранеными, а также помощь предметами и продуктами, поступающими через госпитально-врачебную администрацию в виде пожертвований от гражданского населения страны своим защит­никам на полях сражений.

Рассмотрев «Основные начала военно-поле­вой хирургии» Пирогова в сжатом, резюми­рующем изложении, вернёмся к общему тексту его классического труда 1866 года.

Большой интерес представляет, в развитие третьего пункта правил — об административ­ной деятельности врачей,— наставление Нико­лая Ивановича молодым медикам, как им дей­ствовать на пунктах первичной помощи. «На перевязочных пунктах, где скопляется столько страждущих разного рода, врач должен уметь различать истинное страдание от кажущегося... Во время войны скоро приучаешься различать малодушных и эгоистических крикунов от истинных страдальцев. С первыми не нужно терять много времени; их крики можно пре­кратить не болеутоляющими лекарствами, а строгим выговором и повелительным тоном; им нужно дать почувствовать, что намерение их понято; им нужно указать на товарищей, которые спокойно и безропотно переносят свои страдания, хотя и не легче их ранены. Но, если сильный вопль и стоны слышатся от. раненого, у которого черты изменились, лицо сделалось длинным и судорожно искривлён­ным, бледным или посиневшим и распухшим от крика, если у него пульс напряжён и скор, дыхание коротко и часто, то, каково бы ни было  его  повреждение,  нужно  спешить  с помощью».

 Заботясь об удобстве раненых воинов, об уменьшении страданий защитников родины, Николай Иванович изобретал разные приспо­собления для их перевозки. Приведя описание усовершенствованной по его проекту повозки, лёгкой, портативной и целесообразной в усло­виях того времени, Пирогов отмечает, что это облегчало также труд санитаров. «Я и сам возил без труда»,— пишет он.

Отмечу одно отступление Николая Ивано­вича в первой главе его книги от вопросов, не относящихся непосредственно к военно-поле­вой хирургии. Указывая, что «для всякого хорошо устроенного госпиталя» в интересах гигиенических, противоэпидемических необхо­димо запасное летнее помещение, великий учё­ный и патриот подчёркивает: «Мы в этом от­ношении опередили Западную Европу. Только теперь мы начинаем находить себе подража­телей».

Много места уделяется во второй главе «травматическим сотрясениям». Здесь Пирогов дал классическое описание шока, где худо­жественность изложения соперничает, по сло­вам историка хирургии, с научной точностью. Это описание до сих пор цитируется во всех руководствах и почти в каждой статье о шоке. «Его клинические описания настолько полны,— удостоверяет авторитетнейший в этом вопросе Н. Н. Бурденко,— настолько ярки и точны, что каждый хирург, хотя бы и наблюдавший сотни случаев шока, затруднится что-либо прибавить к описанной Пироговым клинической картине».

 Приведу небольшой отрывок из этого худо­жественного описания специально-медицин­ского случая.

«В осадных войнах, где повреждения боль­шими огнестрельными снарядами встречаются беспрестанно, можно наблюдать общее окоче­нение во всех возможных видах и степенях,— пишет Николай Иванович в «Военно-полевой хирургии».— С оторванною рукою или ногою лежит такой окоченелый на перевязочном пункте неподвижно, он не кричит, не вопит, не жалуется, не принимает ни в чём участия и ничего не требует; тело холодное, лицо бледно, как у трупа; взгляд неподвижен и обращен вдаль; пульс — как нитка, едва заметен под пальцем и с частыми перемежками. На вопросы окоченелый или вовсе не отвечает или только про себя, чуть слышным шопотом; дыхание также едва приметно. Рана и кожа почти вовсе нечувствительны, но если большой нерв, висящий из раны, будет чем-нибудь раз­дражён, то больной одним лёгким сокраще­нием личных мускулов обнаруживает признак чувства.

Иногда это состояние проходит через несколько часов от употребления возбуждаю­щих средств; иногда же оно продолжается без перемены до самой смерти. Окоченение нельзя объяснить большою потерею крови и слабостью от анемии; нередко окоченелый раненый не. имел вовсе кровотечений, да и те раненые, которые приносятся на перевязочный пункт с сильным кровотечением, вовсе не таковы; они лежат или в глубоком обмороке или в судорогах.

 При окоченении нет ни судорог, ни обмо­рока. Его нельзя считать и за сотрясение мозга. Окоченелый не потерял совершенно сознания;. он не то что вовсе не сознает страдания, он как будто бы весь в него погрузился, как будто затих и окоченел в нём. Подобное же состояние, но в меньшей степени, наблюдается иногда и после ранения малыми огнестрель­ными снарядами, как, например, после ран пулями в плечевой и бедренно-тазовый су­ставы».

Дальше  Пирогов  указывает,  что  реакция, подобная описанной только что, наблюдается и  при  «повреждениях  мимолетным  ядром», «Раненые  рассказывают,— пишет  Пирогов,— иногда с большою точностью, что поврежде­ние нанесено им ядром или бомбою, пролетев­шею  мимо  и  не  задевшею  их  нисколько. Теперь  считается  это  всеми  за  сказки  и  за игру фантазии раненого. Не говоря уже о про­тиворечии, в  котором  находятся  такие  рас­сказы  с известными  нам  физическими зако­нами, можно, в большей части случаев, дока­зать на деле, что эти воздушные повреждения не что иное, как те же ушибы ядром, ослабев­шим на лету или дотронувшимся до поверх­ности  тела  под  весьма  тупым  углом. Но  я видел  во  время  осады Севастополя  случай, который трудно объяснить научным образом». Николай Иванович  рассказывает о  смерти раненого, принесённого на перевязочный пункт в безнадёжном состоянии. Товарищи его сооб­щили, что бомба упала довольно далеко от пострадавшего.  «Здесь  нельзя  никак  пола­гать,— пишет     Пирогов,— чтобы   огромная бомба могла дотронуться до тела, не причинив ни малейшего повреждения. Что было здесь причиною смерти, я не знаю; но трудно пред­положить, чтобы она не имела никакого отно­шения к мимолетному выстрелу».

Николай Иванович Пирогов искал объясне­ния  этим  фактам,  расспрашивал  очевидцев подобных   явлений,   сопоставляя   показания. Один «весьма образованный и опытный адми­рал» рассказал Николаю Ивановичу, «о явле­нии, ещё  более  противоречащем  физическим законам».  Ядро  пролетело  через  корабль на два фута выше палубы, и тем не менее одна доска  была  вырвана  с  гвоздями  из  своего крепления и полетела вслед за ядром. «Мне кажется,— заключает Пирогов,— надобно всё-таки сознаться, что мы не всё знаем о дей­ствии  больших  огнестрельных  снарядов  на окружающие предметы».

Вопросу  о   контузиях  Пирогов   посвятил несколько строк в следующем за «Основами хирургии»  классическом  труде — в «Отчете» о поездке на театр войны  1870 года. «Я не слышал, хотя и справлялся, о других, более интересных  и  иногда  неожиданно  причиняю­щих  смерть  повреждениях,  приписываемых военными людьми также мимолетным выстре­лам,  а  именно,  контузий  различных  частей тела, соединённых нередко и с сильными кро­вяными подтёками. Только в Страсбурге один французский солдат, раненный в голову, утвер­ждал, что разрыв кожи с обнажением черепа и  с  сильным  подтёком  был  ему  причинён мимолетным  выстрелом  какого-то  большого снаряда, но как он упал при этом без чувств, то, разумеется, и не мог наверное знать, точно ли до него не дотронулся кусок бомбы или гранаты. Очень жаль, впрочем, что никто в эту, войну не занялся специально этим инте­ресным предметом,— по моему мнению,— всё еще загадочным».

Учение о ранах занимает половину первого тома «Основ военно-полевой хирургии» и зна­чительную часть второго тома. В общем полу­чается исследование объёмом свыше 25 автор­ских листов. Ничто не оставлено без внимания. Рассмотрены подробно все виды оружия, кото­рым наносятся раны, всякого рода снаряды. Выяснено влияние на раны меткости и скоро­сти' стрельбы, массы снаряда, формы его и пр. Пирогов приводит наблюдения международной комиссии над действием новейших огнестрель­ных снарядов и сравнивает их со своими соб­ственными наблюдениями в Севастополе.

«Учение Пирогова о ранах,— по заключению академика Н. Н. Бурденко,— является обоб­щением колоссального опыта его как хирурга и травматолога. Он совершенно точно и отчёт­ливо различает раны мало инфицированные и раны, склонные к инфекциям вследствие раз­рушения важных органов. Наблюдения при­вели его к убеждению, что некоторые раны могут заживать без всякого вмешательства, и даже инородные тела иной раз безобидно вживаются в них. Таким образом, нет необхо­димости раскрывать рану, исследовать её пальцем, извлекать инородные тела. Правда, в Севастопольскую войну ему часто приходи­лось раскрывать пулевые раны, осложнённые повреждениями  окружающих  мягких  частей, скоплением крови. Но в дальнейшем, однако, он снова пересматривает свой взгляд, требуя более сдержанного отношения.

В учении о ранах Пирогов дал исчерпываю­щее описание различного рода осложнений: острые отёки или инфильтрация, травматиче­ские отёки, травмы госпитальные, заражения тела и ран (как то: пиэмия или гнойный диа­тез, септикемия или токсикемия, госпитальное омертвение, столбняк). Все перечисленные формы он классифицировал совершенно точно и ярко описал».

Большой интерес представляет обращение Николая Ивановича к профессорам — настав­никам и воспитателям будущих врачей. «Я ду­мал,—пишет он в том же учении о ранах,— что наставники и писатели много грешат, рас­сказывая своим ученикам и читателям редкие случаи наравне с обыкновенными. В памяти у новичка остаётся не столько исключитель­ность этих редкостей, сколько эффект, произ­ведённый на него их блестящею стороною, а этим эффектом затемняется насущная правда. Это я говорю по опыту. Я испытал на себе не раз как curosa обольщают ложною надеж­дою на успех и побуждают к действиям, в которых после раскаиваешься. Поэтому я отделяю и в травматических повреждениях редкость и исключение от обыкновенного и насущного».

Для характеристики исключительно редких случаев Пирогов берёт ранения головы, кото­рые делит на пять категорий. В последней он рассматривает «случаи, которые неожиданно счастливым исходом могут побудить к отважным и опасным действиям при постели боль­ного». Рассказав об одном таком случае, окончившемся счастливо вопреки всем усло­виям, при которых извлечены из раны отломки костей черепа, Николай Иванович призывает врачей к осторожным и обдуманным дейст­виям при постели больного.

 Во втором томе «Начал общей военно-поле­вой хирургии» рассмотрены, между прочим, «последовательные или вторичные явления, свойственные всем нарушениям целости орга­нических тканей». В первом подотделе этой главы — критическом разборе теории воспале­ния — имеется любопытное замечание об эво­люционной теории развития органической жизни на земле. «Уже давно сравнивали,— пишет Пирогов,— воспаление с нормальною периодическою тургесценциею  некоторых органов... Этим давнишним сравнением пато­логи ставили воспаление также в уровень с нор­мальными отправлениями. Но не будем увле­каться ни аналогиями, ни кажущеюся очевид­ностию доводов новой доктрины... Мы, например, легко отличаем по внешним при­знакам дерево от слона, но как скоро нашему уму приходится провести  границу между растением и животным,— она исчезает в бес­численных переходах».

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19