В полном соответствии с этим примитивным миросозерцанием была и догматика Аввакума. Он не был склонен к схоластическим спекуляциям. Христианские догматы преломлялись в его сознании своеобразным и вполне конкретным образом.

    Он отвергает учение “никониан” о единосущной и нераздельной троице и называет эту теорию блудом. “Блудишь ты”, пишет он Федору-диакону, что троица “несекомо есть и нераздельно лицо коеждо друг от друга”. “Несекомую секи, небось, по равенству едино на три существа или естества”, - и тогда окажется, что, не спрятався, сидят три царя небесные, как это доказывает, по мнению Аввакума, и явление Аврааму бога в виде трех ангелов, а не одного. Иконописцы так и изображали троицу у дуба Мамврийского.

    Правда, Аввакум добавляет, что три царя небесных составляют одного бога. Но эта оговорка не может уничтожить антропо-морфно-политеистической сущности его учения о троице. С точки зрения официального богословия эти взгляды Аввакума были злой ересью, но они были понятны и доступны для народной массы, представлявшей себе троицу примерно в таком же виде. Еще в 60-х годах XVIII в. один купец простодушно поднес Екатерине II икону, изображавшую троицу с тремя лицами и четырьмя глазами...

    Еще более проникнуто народным духом учение Аввакума о схождении Христа во ад. По православному учению, Христос сходил в ад между смертью и воскресением - тело его лежало в гробу, а душа сошла во ад. Аввакум считает это учение тоже прямым блудом. Прежде из гроба восстание - возражает он, - потом во ад сошествне, а воскрес Христос, как из гроба вышел. Душа Христа после его смерти пошла на небо к богу-отцу и кровь Христову гостинца носила и на жидов била челом, еже они Христа убили напрасно”, потом душа вернулась в тело, Христос, “человек” душою и телом, восстал из гроба и сошел в ад, “да н вышел со святыми из земли Христос, и со всеми бедными горемыками воскресшими”. Это и есть воскресение Христово. Апокрифическая легенда в этом преображенном виде связалась с социальной борьбой и с религиозными надеждами горемычного крестьянства эпохи Аввакума.

    В таком же упрощенном и вульгарном тоне толкует Аввакум и разные библейские легенды. “Толковщиков много”, иронизирует он, но никто по-настоящему писание не истолковал. Аввакум приписывает эту честь себе. В своих толкованиях он также постоянно возвращается к современности и оперирует примитивнейшими методами религиозного мышления. Жертва Каина не понравилась богу потому, что Каин принес “хлебенко худой, который негоден себе”, в то время как Авель дал “барана лучшего”. Мельхиседек “прямой был священник, не искал ренских и романей, и водок и вин процеженных, и пива с кардамоном”, как делают современные клирики, подобно Адаму и Еве: “подчивают друг друга зелием, не раствоpeнным, сиречь зеленым вином процеженным, и прочими питии и сладкими брашны, а опосле и посмехают друг друга, упившеся допьяна - слово в слово, что в раю было при диаволе и Адаме”. Тогда, поясняет Аввакум, “рече господь (Адаму) что сотворил еси? Он же отвеща: жено, юже мне даде. Просто реши - на што-де такую дуру сделал. Сам не прав, да на бога же пеняет. И ныне похмельная тоже, шпыняя, говорят: на што бог и сотворил хмель-ет... А сами жалают тово - что Адам переводит на Еву”.

    Огненные языки, которые, по словам Деяний, появились на головах апостолов, когда на них сошел дух, по мнению Аввакума, означают “не духа святого седение”, как объясняли официальные толкователи. Эти языки есть не что иное, как благодать, вышедшая “из апостолов сквозь темя - не вместилася-де в них вся и наглавы вышла”. Легенда о жертвоприношении Исаака напоминает Аввакуму страдания мучеников за старую веру: “Ныне нам от никониан огонь и дрова, земля и топор, нож и виселицы, тамо же ангельские песни, и славословие, и хвала, и радование”.

    Такой человек с огненной речью, проникнутый притом сознанием, что через него говорит сам дух божий, быстро приобрел известность и стал первым народным реформатором, обратив всю силу своей агитации против царя, патриарха и властей. Он сосредоточив центр тяжести своей проповеди вокруг вопросов об антихристе и кончине мира. Вся проповедь Аввакума обращена не назад, не на безнадежную, с его точки зрения, защиту старой веры, а вперед, на близкий суд божий над антихристовым царством. Популярность Аввакума далеко оставляла за собою популярность другого ревнителя, Иоанна Неронова.

    Неронов также происходил из крестьянской семьи, также прославился чудесами и знамениями и никогда не отказывал в помощи угнетенным: “врата его” в Москве никогда не были закрыты, он принимал и кормил странников и ходатайствовал за “нищих" у властей. В монашестве он продолжал свое странноприимство и ходатайство и во время голода организовал в Вологде продовольственную и семенную помощь населению. За свое странноприимство и “хулу на царя и бояр, и церковь” он был осужден и сослан. Но впоследствии он покаялся и отошел от раскола. Аввакум же “претерпел до конца” и остался единственным и истинным героем народной реформации.

    Народная проповедь Аввакума началась на пути из Сибири в Москву в 1663 г., когда эсхатологическая идеология уже пустила корни в народе. Тогда Аввакум “по весям и селам, в церквах и торгах кричал, проповедуя слово божие и уча и обличая безбожную лесть”. Пребывание Аввакума в Москве, как мы видели, оказалось недолговременным. Он оказался неподатливым не в пример Неронову, примирившемуся в это время с церковью, и был сослан сначала в Мезень, а затем соборным приговором 1666 г.- в Пустозерск. Там его посадили на хлеб и на воду в “земляную тюрьму”- в глубокую яму, стенки которой поддерживались деревянным срубом, из которой узник не выпускался даже для отправления естественных потребностей. Однако это бесчеловечное заключение не только не прервало проповеди Аввакума, но, напротив, укрепило его связи со старообрядческим миром. Пустозерск стал местом паломничества для адептов старой веры, стекавшихся сюда отовсюду. Паломники в свою очередь разносили по всему Московскому государству грамотки Аввакума, которые читались и хранились как святое пророческое слово.

    Мысли и чувства Аввакума направлены теперь исключительно на близкий конец мира, к которому он призывает готовиться. Истощенный голодом и холодом, Аввакум переживает припадки болезненного экстаза. Язык его достигает в это время крайней резкости, его образы точно сотканы из пламени. Он не умолк и на костре, на котором был сожжен в 1681 г. “за великия на царский дом хулы”. Грамоток Аввакума не сохранилось, но сохранились его более пространные письма к отдельным видным сторонникам старой веры, где вся эсхатологическая идеология изображена картинно и систематически, без недомолвок и обиняков.

    Против народа стоит государство в союзе с церковью. Слуга диавола не один Никон, а и царь. Царь только сначала притворялся, что церковная реформа “не его дело”, а в действительности дал полную волю вору Никону и действовал с ним заодно. Оба они вместе “удумали со диаволом книги перепечатать и все изменить, в крещении не отрицаются сатаны; чему быть? дети его, коль отца своего отрицатися не хотят”. Никон и царь- два рога апокалипсического зверя. Царь и патриарх пьют кровь святых свидетелей Исусовых и пьяны от нее. Он и Никон и все власти поклонились антнхристу и следуют за ним. Антихрист нагой, “плоть-та у него зело смрадна, зело дурна, огнем дышит изо рта и из ноздрей, из ушей пламя смрадное выходит, за ним царь наш и власти со множеством народа”.

    Ученик Аввакума, диакон Федор, договорил то, чего не договаривал Аввакум, отождествил царя и патриарха с антихристом. Антихрист - это нечистая троица, состоящая из змия, зверя и лживого пророка. Змий - диавол, зверь - антихрист, “сиречь царь лукавый”, лживый пророк - патриарх. Разногласие тут, как видно, только в подробностях, суть дела одинакова: антихрист пришел в мир и воцарился в Москве. Остается только немного еще потерпеть, и придет спасение - “в огне здесь небольшое время потерпеть - аки оком мгнуть, тако душа и выступит”. Душа выступит, и кончатся для нее все страдания; все, кто будет слушать Аввакума, попадут после второго пришествия в райские селения, приготовленные для него. В раю “жилища и палаты стоят”. Для Аввакума и его последователей “едина палата всех больши и паче всех сият красно. Ввели меня в нее - а в ней-де стоят столы, а на них постлано бело. И блюда с брашнами стоят. На конец-де стола древо многоветвенно повевает и гораздо красно, а в нем гласы птичьи и умильны зело - не могу ныне про них сказать”.

    Таков рай Аввакума.

    Он мало чем отличается от того сказочного рая, где жернова чудесные стоят - повернутся, тут тебе каша да пироги. Рай этот только для тех, кто трудился и скорбел на земле, никониане в него не пролезут. Царство небесное “нуждно” и “нуждницы восхищают его, а не толстобрюхие”. “Посмотри-тко на рожу-тои на брюхо-то, никонианин окаянный - толст ведь ты. Как в дверь небесную вместиться хощешь? Узка бо есть, и тесен и прискорбен путь, вводяй в живот”. Царство небесное не для сытых и белых, а для изможденных жизнью. Только тот пройдет в дверь небесную, кто подобен угодившим богу, у которых “лице и руце и нозе и вся чувства тончава и измождала от поста, и труда и всякия находящия им скорби”, как рисовали угодников на старых иконах. Какая участь ожидает никониан, Аввакум также знал прекрасно. В красочных и местами циничных выражениях живописует он мучения царя Алексея в аду, называя его Максимианом. “А мучитель ревет (!) в жупеле огня. На вот тебе столовые долгие и бесконечные пироги, и меды сладкие, и водка процеженная с зеленым вином! А есть ли под тобою, Максимиан, перина пуховая и возглавие? И евнухи опахивают твое здоровье, чтобы мухи не кусали великого государя?.. Бедный, бедный, безумный царишко! Что ты над собою сделал? Ну где ныне светлоблещущия ризы и уряжение коней? Где златоверхия палаты? Где строения сел любимых? Где сады и преграды? Где багряноносная порфира и венец царской, бисером и камением драгим устроены? Где жезл и меч, ими же содержал царствне державу? Где светлообразные рынды, яко ангелы пред тобою оруженосцы попархивали в блещающихся ризах?.. Любил вино и мед пить, и жареные лебеди и гycи и рафленые куры - вот тебе в то место жару в горло...”.

    Но раньше этого воздаяния в аду придет воздаяние на земле, от татар и турок”: “надеюся Тита второго Иусписияновича на весь новый Иерусалим, идеже течет Истра-река и с пригородом, в нем же Неглинна течет (т.е. Московский Кремль) - чаю, подвигнет бог того же турка на отмщение кровей мученических”. Свержение во ад никопиан после второго пришествия произойдет не без содействия гонимых: когда придет Христос, он отдаст им “всех вас, собак, под начал” и Аввакум заранее предвкушает удовольствие: “Дайте только срок, собаки, не уйдете от меня: надеюся на Христа, яко будете у меня в руках! выдавлю я из вас сок-то!”

    Эта проникнутая ненавистью проповедь как нельзя более соответствовала чувствам и настроениям крестьянства. Не было недостатка в местных “еретиках”, смущавших народ, и крестьянство деятельно стало готовиться к кончине мира. Вряд ли что подобное происходило когда-либо в другом месте, разве только в 1000 г. в Западной Европе.

    С 1668 г. забросили поля и все полевые работы. А когда наступил роковой 1669 г., в пасхальную ночь которого (или в ночь под троицын день) должна была, по расчетам книжников, произойти кончина мира, когда земля должна была потрястись, солнце и луна - померкнуть, звезды - пасть на землю, а огненные реки - пожрать всю тварь земную, - крестьянство было охвачено всеобщей паникой. В Поволжье, например, забросили дома и ушли в леса и пустыни. Одни “запощевались”, т.е. умирали голодною смертью, другие делали себе гробы, чтобы лечь в них перед вторым пришествием, исповедовались друг у друга, как в Соловках во время осады, и пели друг над другом заупокойные службы. Тогда-то и сложилась песня:

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6