Н. С. Андреева
(Исследование в рамках виртуальной мастерской „Власть и общество в политическом и этноконфессионалъном пространстве России: история и современность ".)
Прибалтийские губернии в составе Российской империи обладали особым статусом: общее управление ими осуществлялось на основании местного законодательства — Свода местных узаконений губерний Остзейских, закрепившего специфические черты административного устройства края. Они заключались в том, что функции внутреннего управления краем осуществлялись органами дворянства наряду с правительственными учреждениями. Несмотря на неуклонное с конца 18 в. расширение сферы компетенции последних, губернатор, являвшийся представителем центральной власти, вплоть до начала первой мировой войны, был вынужден строить свою служебную деятельность так, чтобы не нарушать привилегий дворянства.
Непростым представляется вопрос о соотношении в Остзейских губерниях общеимперского и местного законодательства (т.е. могли ли действовать там нормы российского права и в каких случаях). Эта проблема активно обсуждалась российскими и прибалтийскими юристами в 30-90-х годах 19 в. По мнению остзейских правоведов, опиравшихся в этом отношении на теорию, обоснованную видным представителем прибалтийсконемецкой юридической школы Ф. фон Бунге (он руководил кодификацией местного законодательства), в крае могли иметь силу только законы, специально для него изданные, а из российских только те, распространение которых на Прибалтику особо оговаривалось. Применение общеимперского законодательства допускалось (при условии соответствия применявшихся норм основам местного правопорядка) только тогда, когда в остзейском имелся пробел1.
Эта точка зрения была подвергнута критике юристом П.И.Беляевым в конце 90-х г. 19 в., по мнению которого в крае действовало общеимперское право, остзейские законы являлись частью русского законодательства, никакого особого местного правопорядка там не существовало2. Данная концепция полностью оправдывала вмешательство правительства в прибалтийские социальные и экономические отношения.
В целом Остзейские губернии до первой мировой войны управлялись на основании Свода местных узаконений и особо для них изданных законов (включавшихся в продолжение Свода). Как показывала практика, законотворческая деятельность правительства в отношении Прибалтики строилась на принципах, близких к теории Ф. фон Бунге. Однако в 19 в. наметилась тенденция (в частности, на нее указывал правовед барон Б.Э.Нольде) замены местного права общеимперским,3 что свидетельствовало о постепенном объединении Прибалтики с коренными Российскими губерниями.
В связи с тем, что остзейское дворянство являлось главной социальной опорой особого статуса Прибалтики в составе государства, представляется необходимым подробно остановиться на характеристике его роли в местном управлении.
Унификационные мероприятия правительства конца 70-80-х гг. 19 в, напрямую затрагивали коренные интересы прибалтийско-немецкого дворянства. Так, в 1877 г. на Прибалтийские губернии было распространено городовое положение 1870 г., которое ликвидировало средневековые гильдии и цехи и перестроило городское управление на чисто буржуазных принципах. В 1888 г. была реализована полицейская реформа, заменившая сословные полицейские учреждения государственными (все же, при этом сохранялись волостная и мызная полиция; право мызной полиции просуществовало вплоть до 1916 г.); в 1889 г. последовала судебная реформа, распространившая на Прибалтийские губернии судебные уставы 1864 г. (однако институт присяжных заседателей здесь так и не был введен). Законами 1886 и 1887 гг. народные школы и учительские семинарии изымались из ведения дворянства и переходили в подчинение Министерства народного просвещения. Русский язык был окончательно введен в качестве языка переписки правительственных и местных сословных учреждений, а также последних между собой (переход к этому осуществлялся с 1850 г.)4.
Несмотря на то, что все эти правительственные реформы значительно урезали компетенцию рыцарств (организаций прибалтийского дворянства), изъяв из их ведения судебные дела, полицию, а также руководство сельскими школами, она все же оставалась достаточно широкой. Рыцарства продолжали пользоваться важными, как они именовались в публицистике, «политическими правами»: правом участия в управлении лютеранской церковью губерний и империи (ряд ее высших должностей замещался представителями прибалтийского дворянства), и руководства земским делом и, таким образом, сохранили свою определяющую роль во внутренней жизни края.
Следует отметить, что прибалтийское дворянство, в отличие от дворянства внутренних губерний, пользовалось широким самоуправлением. Компетенция ландтага (собрания дворян губернии), составлявшего основу органов самоуправления этого сословия (за исключением Курляндии, где наиболее важная роль принадлежала приходским собраниям), не ограничивалась; предметом его совещаний могли быть все без исключения вопросы, касавшиеся дел корпорации и жизни края в целом. Согласно действовавшему законодательству, принятые ландтагом решения по сословным делам не подлежали утверждению со стороны губернских властей и сообщались им только для сведения5. Этот порядок вызывал частые столкновения губернаторов с дворянством и служил поводом для обвинения последнего в оппозиции государственной власти. Рыцарство же рассматривало подобные требования со стороны губернской администрации как посягательство на свои законные права. В частности, конфликт, возникший между губернатором и ландратской коллегией (один из высших органов дворянского самоуправления) из-за ее отказа предоставить губернатору подробные сведения и документы о постановлениях, принятых ландтагом, разбирался Сенатом, Комитетом министров и Министром внутренних дел в течение пяти лет: с 1898 по 1903 гг. Все требования губернатора были признаны обоснованными, а ландратская коллегия — обязанной представлять губернскому начальству положения ландтагов, конвентов и уездных собраний в ясном и четком изложении6. Частые конфликты подобного рода побуждали местные власти ходатайствовать перед правительством о преобразовании рыцарств по образцу дворянских организаций внутренних губерний.
О степени самоуправления, предоставленного остзейскому дворянству, свидетельствует тот факт, что в Курляндии и Эстляндии предводители дворянства и дворянские чиновники, после их избрания ландтагом, вступали в должность без утверждения со стороны высших властей, в Лифляндии и на острове Эзель действовал иной порядок — по два кандидата на должности ландратов и предводителя дворянства представлялись на утверждение губернатора, которому принадлежал окончательный выбор7.
Существование дворянской кассы, пополнявшейся посредством самообложения членов корпорации, и доходы, поступавшие от «имений рыцарства» (имений, пожалованных на содержание дворянских чиновников), гарантировали финансовую независимость дворянских организаций. Предоставленное им право непосредственного обращения (фактически законодательной инициативы) к местному начальству, Министру внутренних дел, а в наиболее важных случаях и к императору обеспечивали остзейскому дворянству широкую автономию в вопросах сословного самоуправления8.
В то же время по правовому положению в составе общества прибалтийское дворянство образовывало две неравноправные группы: к одной, немногочисленной, относились представители т.н. имматрикулированных (или матрикулованных) родов, то есть внесенных в матрикулу — дворянскую родословную книгу (каждое из четырех рыцарств — Эстляндское, Лифляндское, Курляндское и Эзельское имело свою матрикулу). Они именовались рыцарством, в отличие от нематрикулированных дворян — ландзассов (называвшихся также земством); в 1863 г. для этой категории были созданы особые родословные книги, отличные от матрикул9. По данным, приведенным М.М.Духановым, на начало 80-х г. 19 в., внесенных в матрикулы фамилий, насчитывалось в Лифляндии 405, в Эстляндии-335, в Курляндии-336, на острове Эзель-11010. Рыцарство обладало всею полнотою прав в составе корпорации — должности по дворянскому самоуправлению замещались только из числа его представителей (при условии, что они владели дворянскими вотчинами), за исключением некоторых малозначительных, таких как должность казначея (её могли занимать лица всякого состояния), светского члена Генеральной консистории и некоторых других11. Матрикулованные дворяне, не владевшие вотчинами, не допускались до участия в самоуправлении, за исключением Курляндии, где в делах корпорации участвовали представители рыцарства, не являвшиеся собственниками вотчин, при условии соответствия их дохода установленному уровню имущественного ценза12.
Ландзассы, владевшие рыцарскими имениями, в каждом из трёх дворянских обществ пользовались разным объемом прав, так, в Лифляндии с 1841 г. им было предоставлено право голоса на ландтагах по вопросам о дворянских складках (взносы в порядке самообложения, часть которых шла на удовлетворение земских нужд), в Эстляндии они обрели это право в 1866 г., в Курляндии — в 1870 г13. Указами 18.02. и 5.11.1866 г. лицам всех сословий христианского вероисповедания разрешалось приобретать в Курляндии и Лифляндии недвижимость любого рода (в том числе и рыцарские вотчины), на Эстляндию и Эзель эта мера была распространена в 1869 г . Последовавшими в 1871 и 1881 гг. указами, в виде временной меры (позднее не отмененной), до участия в Лифляндском ландтаге допускались владельцы вотчин — не дворяне с правом личного голоса, за исключением вопросов, относившихся к внутренней жизни корпорации, таких как выборы дворянских чиновников, внесение в матрикулу, исключение из нее и т. д.; лицам всех сословий предоставлялось право быть избранными на должности по самоуправлению, кроме руководящих (предводителя, ландратов, уездных депутатов), а также за исключением должностей, замещавшихся дворянскими чиновниками15. В Курляндии это узаконение вступило в силу в 1870 г., здесь из среды не-дворян разрешалось избирать депутатов на ландтаг, но в таком случае рыцарство дополнительно избирало от себя еще одного депутата16.
Существование института матрикуляции дискриминировало представителей дворянства коренных губерний, проживавших в Прибалтике: внесение в матрикулу и, соответственно, обретение ими права участия в самоуправлении, зависело от решения ландтага, тщательно оберегавшего корпорацию от проникновения в нее «чужаков» (матрикулованных русских дворянских фамилий было крайне немного). Полноправным членом корпорации становилось лицо, высочайше пожалованное дворянской вотчиной в одной из Прибалтийских губерний, в этом случае его род сразу же вносился в местную матрикулу, согласия ландтага для этого не требовалось17. Однако вотчины в Прибалтике жаловались крайне редко. Требование уравнения в правах рыцарства и нематрикулованного дворянства неоднократно высказывалось в публицистике, его справедливость признавалась и правительственными кругами, видевшими в существовавшем порядке нарушение прав, законодательно предоставленных российскому дворянству18. К разработке соответствующих мер правительство приступило только в 1915 г., в связи с подготовкой реформы прибалтийских дворянских организаций. Система сословных учреждений прибалтийского дворянства (т.н. «ландесштат») складывалась в течение длительного времени в противоборстве с центральной властью. Первый ландтаг состоялся в 1304 г. в Дерптском епископстве, в 1419 г. был созван первый общеливонский ландтаг, с 1422 г. они стали собираться ежегодно, став основой организации дворянства19. Ливонский ландтаг, являвшийся представительным органом (он состоял из четырех курий или камер, в которые входили высшее духовенство, магистр ордена, члены его совета, представители городов и вассалы), выполнял функции совещания по важнейшим вопросам внутренней и внешней политики, а также служил высшей судебной инстанцией для привилегированных сословий20. К 16 в. относилось появление общих совещаний рыцарства, его кассы, должностей предводителя и ландратов, а также учреждений, деятельность которых совпадала с функциями позднейших дворянского конвента и дворянского комитета2'.
Усиление политического влияния дворянства (с конца 15 в. вассалы начинают именоваться дворянством) сопровождалось ростом его привилегий. В 1527 г. император Карл V утвердил права Эзельского рыцарства, что превратило Эзельское епископство в дворянскую республику. Привилегии лифляндского дворянства были отражены в т. н. «Привилегии Сигизмунда Августа» 1561 г.; этот документ сохранился только в списках, что дало повод для сомнений в его подлинности, неоднократно высказывавшихся в исторической литературе22. Для лифляндского дворянства «Привилегий» являлся важнейшим доказательством законности его притязаний на особые права. Им устанавливалось право исповедовать лютеранство, иметь должностных лиц из немцев, судиться по немецким законам и т.д., также он распространял на рыцарство все права и преимущества польского и литовского дворянства23.
В период правления Стефана Батория наметилась тенденция к сокращению привилегий прибалтийского дворянства. Существенные изменения претерпела организация лифляндского ландтага, с 1581 г. он стал именоваться Конвентом об общественных нуждах, был поставлен под сильный административный надзор и превратился, по сути, в чисто дворянскую немецкую организацию: из четырех курий, фактически осталась только одна рыцарская; структура Курляндского ландтага определялась т. н. «Формулой управления» 1617 г.24 Окончательно строй Эстляндского и Лифляндского рыцарств оформился в период шведского господства, в царствование королевы Христины. В 1643 г. были изданы первые положения о лифляндском ландтаге, в 1645 г. — об эстляндском, определившие их компетенцию, состав, порядок делопроизводства; в 1634 г. в Лифляндии была восстановлена должность предводителя дворянства, упраздненная в 1599 г., а в 1643 г. создана ландратская коллегия (в Эстляндии подобное учреждение существовало и ранее) в качестве совещательного органа при генерал-губернаторе25.
Расширение прав остзейского дворянства являлось следствием политической ситуации в Швеции, той роли, которая принадлежала в период малолетства Карла XI Государственному совету и в нем влиятельной «лифляндской группировке», возглавлявшейся канцлером Магнусом Габриелем Делагарди (она объединяла лиц, владевших крупной земельной собственностью в Лифляндии)26. Поражение аристократической оппозиции в Швеции предопределило судьбу дворянского сословия и его институтов в балтийских провинциях. Распространение в 1681 г. на Лифляндию редукции имений повлекло за собой упразднение в 1694 г. ландратской коллегии и ограничение автономии рыцарств; причиной тому послужило стремление дворянства, опиравшегося на свои сословные органы, противодействовать намерениям правительства. Деятельность ландтага была поставлена под контроль генерал-губернатора: он предварительно рассматривал дела, подлежавшие обсуждению на ландтаге, и утверждал все его решения, а также назначал предводителя дворянства (эта должность существовала только в период деятельности ландтага); в 1695 и 1697 гг. начался пересмотр прав на дворянское достоинство27. Результатом такой политики стал рост оппозиционности остзейцев. Следует отметить, что в историографии достаточно исследованы мероприятия Карла XI в отношении лифляндского дворянства, в то время как его политика по отношению к Эстляндскому рыцарству остается неразработанной.
Петр I использовал недовольство прибалтийского дворянства в интересах русской внешней политики: сравнительно быстрая капитуляция Риги, Пернова и Ревеля объяснялась выгодными для остзейцев условиями. В договорах о сдаче российское правительство обязывалось гарантировать сохранение прав дворянства и бюргерства. Дворянство также заключило с русским командованием т. н. «аккордные пункты» — договоры, содержавшие условия перехода данного сословия в русское подданство (позднее подтвержденные лично Петром I). Согласно этим документам, эстляндское и лифляндское рыцарство не только получило подтверждение всех своих прав и привилегий (причем последнее добилось подтверждения «Привилегия Сигизмунда Августа»), но и восстановило институты, отмененные Карлом XI в 90-е г. 17 в.28 Сохранение остзейских привилегий гарантировалось и Ништадтским мирным договором 30.08.1721 г.
Капитуляции, «аккордные пункты», жалованные грамоты Петра I и Ништадтский мирный договор явились документами, составившими юридическую основу остзейской автономии, они определили взаимоотношения российского правительства и прибалтийского дворянства на длительный период времени. Для последнего перечисленные выше документы служили важнейшим доказательством права на особый статус Остзейских губерний в составе государства. Таким образом, истоки «остзейского вопроса» относились к 10-20-м годам 18 в. и были связаны с разрешением балтийского вопроса, превратившегося с присоединением Прибалтики из геополитической во внутриполитическую проблему.
Первые шаги по ограничению остзейской автономии, предпринятые Екатериной II, были связаны с политикой централизации и унификации управления государством. Уничтожение в рамках таможенной реформы 1782 г. таможенных барьеров между Эстляндией, Лифляндией и Россией способствовало экономическому сближению остзейских и внутренних губерний. Распространение указом 3.07.1783 г. на Прибалтику «Учреждения о губерниях» 7.11.1775 г. ликвидировало местные административные особенности. При этом сохранялись все привилегии дворянства и городов (продолжали действовать ранее учрежденные магистраты, на новых организационных принципах они создавались там, где их не было до 1783 г.), в то же время изменялся порядок избрания губернских и уездных предводителей дворянства в соответствии с принципами, установленными «Учреждением»29. Введение 21.04.1785 г. «Жалованной грамоты дворянству» и «Жалованной грамоты городам» завершило административные преобразования в Прибалтике периода царствования Екатерины II. «Жалованная грамота дворянству» для российского и прибалтийского дворянства имела диаметрально противоположное значение: если в первом случае ею создавались сословные организации и дворянство получало право участия в органах местной администрации, то во втором — роль рыцарства, терявшего все свои привилегии, в местном управлении умалялась. Указом 12.08.1786 г. лифляндская и эстляндская ландратские коллегии упразднялись как учреждения дальнейшее существование которых, после преобразования дворянских организаций, признавалось излишним, а «имения рыцарств» переходили в собственность казны30. «Ландесштат» и привилегии Прибалтийского дворянства были полностью ликвидированы и на десять лет остзейский вопрос был разрешен. Указом Павла I 28.11.1796 г. «ландесштат» был восстановлен вновь31.
С изданием в 1845 и 1864 гг. трех частей Свода местных узаконений, внутренний строй Остзейских губерний (для характеристики которого в историографии традиционно употреблялось понятие «особого остзейского порядка», обозначавшее совокупность привилегий прибалтийского дворянства и бюргерства и систему сословного самоуправления этих социальных групп), а также местные привилегии получили окончательное законодательное закрепление, что означало формальное юридическое признание правительством особого положения Прибалтики в составе государства.
«Остзейский вопрос» как проблема внутренней политики был впервые Поднят публицистикой 60-х годов 19 в. Ни в петровское, ни в екатерининское время этого понятия еще не существовало и проблема не привлекала к себе столь пристального общественного внимания. Мощным фактором, оказавшим определяющее влияние на постановку в целом всех «инородческих» вопросов, стало польское восстание 1863 г. Проведение реформ в России, рост национального движения среди прибалтийских народов выдвинули вопрос о необходимости проведения преобразований и в Остзейских губерниях. Особую остроту ему придавала внешнеполитическая обстановка — усиление Пруссии и объединение Германии под ее главенством.
«Остзейский вопрос» активно обсуждался консервативной печатью, наибольшее количество публикаций в данный период посвятили ему «Московские ведомости» М.Н.Каткова (их идейным наследником, в отношении балтийской темы, в начале 20 в. Стало «Новое время»). В 1864-1865 гг. М.Н.Катковым была выработана «теория российской государственности», усвоенная вскоре деятелями науки, журналистами и правительством,32 согласно которой Российская империя могла существовать только как государство с одной «государственной» национальностью. Другие «племена», вошедшие в ее состав, могли сохранять свой язык, религию, культурные особенности — целостности страны это не угрожало, при условии единства законодательства, системы управления, государственного языка. Главной опасностью для России, по мнению М.Н.Каткова, являлся сепаратизм отдельных «племен», стремившихся стать самостоятельными нациями и образовать собственные государства, либо войти в состав других33. Следует отметить, что данная теория, в своих основных чертах, оказала влияние На формирование правительственной политики в отношении Прибалтики начала 20 в.
Рассматривая «остзейский вопрос» с точки зрения охарактеризованной выше концепции, консервативная пресса усматривала главную опасность для государственных интересов в росте остзейского сепаратизма; выходом из сложившейся ситуации, по ее мнению, могло быть только полное и окончательное слияние Прибалтики с коренными великорусскими губерниями. Унификация ее строя и ликвидация местных особенностей должны были стать основной целью правительственных преобразований в крае. Следует отметить, что позиция М.Н.Каткова в 70-е г. 19 в. несколько изменилась (под влиянием заверений О. фон Бисмарка об отказе от защиты интересов остзейцев), в связи с чем он стал высказываться за русификацию края без проведения там реформ34.
Важной составной частью балтийской проблемы для консервативного лагеря был вопрос о лояльности остзейского дворянства, постановка которого целиком определялась внешнеполитической ситуацией. Заявления его представителей о верности правящей династии (т.е. недопустимое, с точки зрения консервативных публицистов, отделение государства от личности монарха) при желании можно было трактовать как отсутствие в остзейской среде русского патриотизма и зреющей там измене. В 1914 г. эту тему вновь подняло «Новое время».
Появление в 1882 г. статьи К.Н.Леонтьева «Остзейцы», опубликованной в «Гражданине» (она являлась откликом на обсуждение «прибалтийского вопроса» на страницах этого органа), указывало на существование еще одного направления в консервативной мысли, полностью отрицавшего необходимость проведения каких — либо преобразований в Прибалтике. По его мнению, преданным союзником самодержавия было остзейское дворянство, а не эстонцы и латыши, поэтому правительству прежде всего следовало учитывать интересы первых и в разработке своей политики по отношению к краю руководствоваться местным законодательством. В целом К.Н.Леонтьев высказывался за сохранение остзейских порядков в неприкосновенности35.
Либеральная часть прессы («Русский инвалид», «Вестник Европы», «Санкт-Петербургские ведомости») занимала более взвешенную позицию — для нее смысл «остзейского вопроса» заключался не в усилении прогерманских настроений прибалтийских баронов, а в сохранении устаревших порядков, препятствовавших нормальному социальному и экономическому развитию края, за которые держалось немецкое меньшинство. Задача правительства, по мнению этого лагеря, состояла в проведении аграрной, судебной и городской реформ.
Особую позицию по рассматриваемому вопросу занимали славянофилы Ю.Ф.Самарин, И.С.Аксаков, Н.П.Аксаков, М.П.Погодин. Борьба против остзейцев для них являлась частью борьбы против государственной машины, построенной на неверных (нерусских) основаниях. Прибалтийские немцы рассматривались ими как основные носители идеи германизма в России, как «колонизаторы», задача которых состояла в онемечении края. В судьбах эстонцев и латышей славянофилы видели сходство с судьбой ассимилированных славянских народов, и с этой точки зрения долг России заключался в предотвращении их германизации36.
Эволюцию позиции славянофилов по «остзейскому вопросу» демонстрировала публицистика А.А.Башмакова — участника проведения судебной реформы в Прибалтике, общественного деятеля (он был активным членом Славянского благотворительного общества), публицистическая деятельность которого началась в 90-е годы 19 в. По его мнению, для России главными окраинными вопросами являлись балтийский, польский и финляндский. Путь к разрешению первого из них он видел в создании условий для экономического подъема эстонского и латышского населения и его русификации, теория которой была им разработана во многом на основании опыта, извлеченного из знакомства с ситуацией на Балканах, где А.А.Башмаков неоднократно бывал (в частности, будучи юрисконсультом Министерства иностранных дел, он принимал участие в создании Восточной Румелии по решению Берлинского конгресса). Согласно данной теории, обрусительная политика правительства должна была сопровождаться унификацией местного судебного и административного устройства, введением земств образца внутренних губерний и поощрением колонизации Прибалтики русскими переселенцами, все эти мероприятия следовало дополнить особой, специально разработанной системой подготовки администрации для национальных окраин (с использованием при этом соответствующего опыта, практиковавшегося Англией в отношении Индии и Пруссией — в отношении Познанской области)37. В то же время успешное достижение правительством поставленных задач, по мнению А.А.Башмакова, было невозможно без поддержки русской общественности, поэтому он предлагал Славянскому благотворительному обществу взять под свою защиту интересы русского дела на окраинах и создать в Прибалтике организации, подобные действовавшим там «немецким обществам» (организации, основанные прибалтийскими немцами в 1906-1907 гг., с выраженной националистической направленностью и имевшие весьма массовый характер)38. Следует отметить, что некоторые из высказанных А.А.Башмаковым идей оказали влияние на формирование прибалтийской политики П.А.Стольшина, проявившееся, в частности, в попытке контроля за национальным составом администрации (речь о которой пойдет далее), в поощрении переселенческого движения и в поиске опоры для правительственных начинаний в Прибалтике в среде местного русского общества. Можно предположить, что П.А.Столыпин был знаком с запиской А.А.Башмакова, переданной последним Министру юстиции Н.В.Муравьеву, составлявшей, как отмечал А.А.Башмаков в письме к Н.А.Манассеину от 13.10.1894 г., одно целое с опубликованной годом ранее работой «Балтийский вопрос с точки зрения практических задач внутренней политики» (Ревель, 1893). В эту записку вошли части, недопущенные цензурой к публикации39.
В дальнейшем националистические элементы концепции А.А.Башмакова еще более усилились, он перешел с позиций неославянофильства и панславизма к правомонархистским убеждениям (являлся членом партии «Русского народного центра» и редактором «Народного голоса», прекращение издания которого в 1906 г. расценивалось органом правых «Русским знаменем» как большая утрата; некоторое время он редактировал официальный «Journal de St. Petersbourg»)40.
Таковым было отношение прессы различных направлений к остзейской теме. С иных позиций рассматривали ее органы революционнодемократического лагеря, также критиковавшие прибалтийские порядки, но «остзейского вопроса» для них не существовало; по их мнению, консервативной и либеральной печатью этой теме уделялось слишком большое внимание при игнорировании действительно важных проблем русской жизни41. Проанализированные выше особенности подхода прессы к «балтийскому вопросу», наметившиеся в 60-е годы 19 в., окончательно оформились и укрепились в 80-е г. и продолжали сохраняться на протяжении начала 20 в.
Несомненным представляется влияние обсуждения в прессе «остзейского вопроса» на проведение в крае правительственных реформ 70-х — конца 80-х годов 19 в. (следует отметить, что его необходимость, прежде всего, определялась объективными причинами: потребностями экономического развития края, пресса же сыграла крайне важную роль, обращая внимание правительства на существовавшие там проблемы). Особенно сильным на формирование правительственного курса в отношении Прибалтики было воздействие славянофильской доктрины. Опубликованные документы из архива князя С.В.Шаховского, а также его неофициальная переписка с Н.А.Манассеиным и с его сотрудниками — участниками проведения реформ — М.Н.Капустиным, М.Н.Харузиным и др. свидетельствовали о восприятии этим кругом лиц идей славянофилов как руководящего принципа в их служебной деятельности42. Б.Э.Нольде в своем исследовании «Юрий Самарин и его время» (Париж, 1978) высказал мысль о том, что вся прибалтийская политика Александра III представляла собой осуществление программы, построенной Ю.Ф.Самариным43. Может быть, эта точка зрения и не вполне соответствовала действительности, но факт влияния концепции славянофилов на правительственную политику в «остзейском вопросе» очевиден.
В целом реформы 70-80-х годов 19 в. способствовали развитию капиталистических отношений в Прибалтике. Они ослабили влияние прибалтийского дворянства во внутренней жизни края, усилив при этом значение центральной государственной власти44. Особый статус Остзейских губерний был существенно подорван, но целиком не ликвидирован: дворянские организации продолжали сохранять свою автономию. В связи с этим требование завершения правительственных реформ в крае полной отменой всех привилегий рыцарств и ликвидации тем самым его обособленности от России являлось основной темой публикаций в прессе, посвященных «остзейскому вопросу» конца 80-х г. 19 в. и вплоть до 1917 г. Это подготовило общественное мнение для мероприятий правительства по отношению к Прибалтийским губерниям периода первой мировой войны.
Серьезная программа интеграции края в состав государства была разработана в 1908 г. Ее основные задачи раскрывает переписка П.А.Столыпина и временного прибалтийского генерал-губернатора А.Н.Меллер-Закомельского. Так, главная цель правительственного курса в отношении Прибалтики в этот период заключалась в достижении полного слияния Остзейских губерний с Россией, под которым понималась не «денационализация» (т.е. ассимиляция) инородческого населения (П.А.Столыпин в письме А.Н.Меллер-Закомельскому от 16.03.1908 г. подчеркивал, что правительство никогда не стремилось к «денационализации» проживавших в государстве народов), а его мирное приобщение к государственной жизни и возможное сближение с русской общественностью при условии сохранения религиозных и национальных особенностей45.
Достичь поставленную задачу предполагалось посредством увеличения численности русского населения в крае за счет его переселения из внутренних губерний и комплектования местной администрации по национальному принципу: циркуляром Министра внутренних дел от 10.02.1908 г. предписывалось преимущественное назначение русских на правительственные должности в Прибалтийских губерниях46. Необходимость такого кадрового подбора, по мнению правительства, обусловливалась задачей охраны на окраинах русских государственных интересов, которая была возложена на органы местной администрации47.
Однако намеченная программа не была реализована в полном объеме. Уже по получении Министром внутренних дел, затребованных от губернаторов сведений о русском населении края, стало очевидным, что вследствие своей малочисленности и слабости экономической базы оно не могло конкурировать с немецким ни в экономической, ни в политической областях, а для масштабной колонизации отсутствовали необходимые условия48. Эти факторы, вероятно, и предопределили отход правительства от первоначально намеченной линии. Из предусматривавшихся мероприятий проводилось только переселение крестьянства в Прибалтику.
Линия правительства, направленная на ограничение автономии рыцарств, отчетливо проявилась в период подготовки закона 6.06.1912 г. «О выкупе крестьянской повинностной и арендной земли в имениях, высочайше пожалованных дворянским обществам Прибалтийских губерний». Главный конфликт здесь возник вокруг определения объема прав дворянства на эти имения. Так, оно считало, что предоставленное ему право вечного владения имениями равнозначно полной собственности, однако правительство придерживалось иной точки зрения на эту проблему49. Для ее разрешения при Государственном совете 8.03.1900 г. было образовано Особое совещание под председательством Н.Н.Герарда, действовавшее до 21.03.1901 г., большинство членов которого сошлось во мнении, что «имения рыцарства» были предоставлены дворянству в бессрочную аренду, на основании заключенных с казной соответствующих контрактов, право же владения ими ни шведским, ни русским правительством не рассматривалось как абсолютно вечное50. В соответствии с этим, вопрос был решен на основании применения правил 10.03.1869 г. «Об административном и поземельном устройстве крестьян казенных имений в губерниях Лифляндской, Эстляндской и Курляндской» к крестьянам рыцарских имений. Это, в свою очередь, свидетельствовало о фактическом уравнении правительством статуса имений казны и рыцарства.
Переход к политике полной унификации Прибалтики с внутренними российскими губерниями прослеживался в период первой мировой войны и был связан с назначением в октябре 1915 г. Министром внутренних дел А.Н.Хвостова — центральной фигуры кампании по борьбе с «немецким засильем» в экономической и общественной жизни государства. С этой целью предполагалось пересмотреть действовавшую систему административного управления Остзейскими губерниями, однако предпринятая в январе — феврале 1916 г. попытка решить данную проблему никакого результата не принесла, а после отставки А.Н.Хвостова этот вопрос больше не поднимался.
Разрабатывавшаяся Министерством внутренних дел с марта 1915 г., но не реализованная реформа рыцарств также преследовала цель «ликвидации местных особенностей». Их предполагалось преобразовать по образцу дворянских организаций внутренних губерний России. В связи с этим предусматривалось изъятие из ведения рыцарств земского дела, вопросов, связанных с управлением делами лютеранской церкви и руководства сельскими школами, что ограничивало компетенцию организаций дворянства исключительно сословными делами; конфискация же казной «имений рыцарств», ликвидировала бы один из основных источников их финансовых поступлений51. Ограничить влияние остзейского дворянства во внутренней жизни края призвана была ликвидация т.н. «особых привилегий» собственников дворянских вотчин и права мызной полиции. Эти меры обрели законодательную-силу соответственно 10.07. и 25.10.1916 г. в порядке чрезвычайного законодательства — статьи 87 Основных государственных законов. Отмена права патроната (представлявшего собой совокупность прав и обязанностей, принадлежавших владельцу вотчины, важнейшим из которых являлось право предлагать высшей духовной власти кандидата на замещение места проповедника), предусматривавшаяся редакцией 1916 г. проекта реформы сельского евангелическо-лютеранского прихода, также была направлена на ослабление влияния дворянства в делах лютеранской церкви52.
Подводя итог сказанному выше, необходимо отметить, что в своих взаимоотношениях с краем правительство руководствовалось нормами местного права вплоть до реформ конца 80-х годов 19 в. Эти преобразования свидетельствовали о пересмотре традиционного отношения к особому положению Прибалтики в составе государства и знаменовали наметившийся в правительственной политике к началу 20 в. переход к ее интеграции. Причины такого изменения правительственной линии, отчасти, коренились в отходе от практики сотрудничества с нерусскими элитами в управлении национальными окраинами государства (на эту тенденцию, в частности, указывал в своей работе австрийский исследователь А.Каппелер)53, а также в стремлении правительства усилить свое влияние в Прибалтике, что рассматривалось как единственно возможный способ сохранения независимости и территориальной целостности государства в условиях сложной внешнеполитической обстановки, вызванной объединением Германии.
Несмотря на то, что политика унификации в отношении Прибалтийских губерний, начатая реформами конца 80-х гг. 19 в., не была реализована в полном объеме (ни одно из разрабатывавшихся в начале 20 в. преобразований, направленных на объединение края с центром, не было осуществлено), ее результатом стал рост антирусских настроений среди остзейцев и переориентация части прибалтийско-немецкого общества на Германию.
1. Беляев П.И. Общеимперский закон и местные остзейские узаконения // Журнал министерства юстиции. СПб., 1898. № 9. С. 137-138.
2. Там же. С. 164.
3. Нольде Б.Э., бар. Очерки русского государственного права. СПб., 1911. С. 409.
4 Продолжение Свода местных узаконений губерний Остзейских. СПб., 1853. Ст.
5 Там же. Ст. 122, 254. 328.
6. Российский Государственный исторический архив (далее — РГИА). ф. 1283. оп. 1. д. 61. л. 53-53 об.
7. Свод местных узаконений губерний Остзейских. Ч. П. СПб., 1845. Ст. 538, 496, 419.
8. Там же. Ст. 34.
9. Полный свод законов Российской империи (далее — ПСЗ). II. т. 38. СПб., 1866. № 39845.
10. Духанов М.М. Остзейцы. Политика остзейского дворянства в 50-70-х гг. 19 в. и критика ее апологетической историографии. Рига, 1978. С. 38.
11. Свод местных узаконений. Ч. П. Ст. 364, 380, 450, 501.
12. Там же. Ст. 98,211,276.
13. Там же. Ст. 100; ПСЗ. П. т. XLI. Отд. I и П. СПб., 1868. № 43030, 43965; Там же. т. XLV. Отд. I. СПб., 1874. № 48424.
14. Там же. П. т. XLI. Отд. I. СПб., 1874. № 49291; Там же. III. т. I. СПб., 1885. № 512.
15. Там же. II. т. XLI. СПб., 1868. № 43031, 43817; Там же. т. XLIV. СПб., 1873. № 47152.
16. Там же. II. т. XLV. Отд. I. СПб., 1874. № 48424.
17. Свод местных узаконений. Ч. II. Ст.. 11.
18. Погодин МП. Остзейский вопрос. Письмо М.П.Погодина к профессору Ширрену. М, 1869. С. 6.; Из архива князя С.В.Шаховского. Материалы для истории недавнего прошлого Прибалтийской окраины (1885-1894). Т. 1. СПб., 1909. С. 180; Булацель П.Ф. Привилегии прибалтийского дворянства в силу закона и обычая! // Российский гражданин. 9.10.1916. № 36. С. 2; РГИА. ф. 1282. оп. 2. д. 26. л. 138; Башмаков А.А. За смутные годы. Публицистические статьи и речи А.А.Башмакова. СПб., 1906. С. 42, 129.
19. Введение к первой части Свода местных узаконений губерний Остзейских. СПб., 1845. С. 7.; Зутис Я.Я. Остзейский вопрос в 18 веке. Рига, 1946. С. 22.
20. Егоров Ю. История государства и права Эстонской ССР. Дооктябрьский период (13 в.— октябрь 1917г.). Таллинн, 1981. С. 27.
21. Введение ко второй части Свода местных узаконений губерний Остзейских. СПб., 1845. С. 8, 29.
22. Зутис Я.Я. ук. соч. С. 28.
23. Введение ко второй части... С. 36-37.
24. Зутис Я.Я. ук. соч. С. 29; Введение ко второй части... С. 138.
25. Введение ко второй части... С. 46, 109.
26. Зутис Я.Я. ук. соч. С. 37.
27. Введение ко второй части... С. 50-51.
28. ПСЗ. I. Т. IV. СПб., 1830. № 2277, 2301.
29. Там же. I. Т. XXI. СПб., 1830. № 15776.
30. Там же. I. Т. XXII. СПб., 1830. № 16424
31. Там же. 1. Т. XXIV. СПб., 1830. № 17584.
32. Исаков С.Г. Остзейский вопрос в русской печати 1860-х годов. // Ученые записки Тартуского государственного университета. Тарту, 1961. Вып. 107. С. 28.
33. Там же. С. 28.
34. Зутис Я.Я. К истории остзейского вопроса в 60-х г. 19 в. // Из истории общественных движений и международных отношений. Сборник статей в память академика Е.В.Тарле. М., 1957. С. 492.
35. Леонтьев К. Восток, Россия и Славянство. М., 1996. С. 344-345.
36. Аксаков Н.П. Всеславянство. М., 1910. С. 14.
37. Башмаков А.А. За смутные годы... С. 42; Он же. Балтийский вопрос с точки зрения практических задач внутренней политики. Ревель, 1893. С. 68.
38. Башмаков А.А. За смутные годы... С. 27-28.
39Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (далее ОР РНБ). ф. 919. оп. 2. ед. хр. №919. л.З.
40. Возрождение народнорусской печати. // Русское знамя.29.06.1906. № 161 Цит. по: Ватутин М. К возрождению славяно-русского самосознания. Пд., 1911. С. 47; Башмаков А.А. За смутные годы... С. 319.
41. Исаков С.Г. ук. соч. С. 165.
42. ОР РНБ. ф. 246. ед. хр. № 71, 74, 78.
43. Нольде Б.Э. Юрий Самарин и его время. Париж, 1978. С. 201.
44. Зайончковский П.А. Судебные и административные преобразования в Прибалтике. // Проблемы общественной мысли и экономическая политика России 19-20 в. Л., 1972. С. 47.
45. РГИА. ф. 1276. оп. 4. д. 20. л. 40.
46. Там же. ф. 1282. оп. 1. д. 719. л. 135; ф. 1276. оп. 4. д.70. л. 55 об; ф. 1276. оп. 4. д. 20. л. 14.
47. Там же. ф. 1276 оп. 4. д. 20. л. 41.
48. Там же. л. 68.
49. Государственная дума. Созыв III. Сессия V. Земельная комиссия. Представления министров и доклады по ним. [Б.м., б.г.]. С. 71 об.
50. РГИА. ф. 1230. on. т. 16. д. 1. л. 27-31 об.
51. Там же. ф. 1282. оп. 2. д. 1396. л. 71 об.
52. Там же. ф. 821. оп. 133. д. 1090. л. 69 об, 180-181.
53. Каппелер А. Россия — многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. М., 1997. С. 82.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.policy03.narod.ru
