«Кавказ, -- говорил Ермолов, -- это огромная крепость, занимаемая многочисленным, полумиллионным гарнизоном. Надо штурмовать ее или овладеть траншеями. Штурм будет стоить дорого, так поведем же осаду…» (21).

Вскоре после отставки Ермолова возникает имамат горцев Дагестана и Чечни. Надо полагать, катализатором процесса генезиса данного государственного образования послужили крайне радикальные действия царской армии. Действительно, характер государственной системы имамата вполне можно охарактеризовать как военизированный, где «… с самого начала имамы имели в своем распоряжении готовую высокомобильную силу -- все мужское население, состоящее из воинов» (22). Таким образом, элементы конфликтности были заложены в самое основание государственного строительства периода имамата. Очень показательны дополнения к шариату, которые в виде инструкций, исходивших от самого Шамиля, получали наибы, в дальнейшем доводя их до широких масс населения. «Такими, например, были… запрещение контактов с русскими, обязательство принимать медные русские монеты, отчеканенные в Тифлисе, которые горцы отказывались использовать, … инструкции беречь жизнь русских гарнизонов, которые «сдавались, и убивать тех, которые сопротивлялись» (23). Здесь отчетливо прослеживается деиндивидуализация отношения и абстрактная оценка русских горцами. Другими словами, беспощадное отношение к тем, кто сопротивляется, и «рачительное» и «бережное» использование тех, кто сотрудничает, было характерно для обеих противостоящих сторон в череде конфликтов на Северном Кавказе.

Отдельно следует сказать о казачестве. Казаки не могли стать достаточной силой для покорения Кавказа. В количественном смысле они были не настолько многочисленны, а в социокультурном недостаточно абстрагированы от противника. «В дореформенный период, несмотря на боевые действия, часть казаков сохраняла в горах кунаков и родственников, знала их язык, обычаи. В условиях противостояния некоторые из казаков колебались между двумя культурами, демонстрируя признаки маргинальной этнической идентичности» (24). Широкую известность получило, например, «Дело Атарщикова», сотника, перебежавшего на сторону горцев и в 1840-е годы не только активно принимавшего участие в военных действиях на их стороне, но и ведшего пропагандистскую работу среди казачества, солдат и офицеров царских войск, призывая последовать его примеру. Исследователи отмечают, что данный случай не был единичным - казаки действовали, в том числе и в качестве командиров отрядов, на стороне горцев вплоть до окончания Кавказской войны (25).

В восприятии казаков горцы не были достаточно деиндивидуализированны для идеала окончательной победы. По этой причине на определённом этапе ведущая роль в покорении Кавказа переходит к российскому государству, в числе составляющих которого не последнее место, в данном случае, занимают регулярные войска. В ходе Кавказской войны Россия представлена на Кавказе не эпизодически, не фрагментарно - посредством одной из своих субэтнических групп, а выступает уже как мощное имперское государство, созданное одним из наиболее значительных в мире суперэтносов.

Для нас наиболее важно определить, как фактор конфликтности влиял на принятие решений и формирование способов достижения целей и, собственно, качество самих этих целей в ходе включения Северного Кавказа в государственное пространство России. В этом смысле особый интерес представляет то, какие планы рассматривались и предлагались в XIX веке по «умиротворению» Кавказа. Попытаемся разобраться хотя бы в самых общих тенденциях.

В 1775 г. губернатором Астрахани П. Кречетниковым был предложен один из самых амбициозных планов управления народами Кавказа. П. Кречетников был не первым, кто считал, что «…самым надёжным способом искоренения варварских обычаев и усмирения местных жителей стало бы их обращение в христианство» (26). Предлагался и ряд конкретных мер, среди которых развитие просвещения, торговли, смешанные браки, а также цель: «и посредством сообщения нашего народа совсем их язык, яко не имеющий своего основания, и обычаи истребить» (27). План Кречетникова от предшествующих подобных проектов отличала особенная тщательность проработки. Не оставляла двоякого впечатления и его конечная цель: поэтапная ассимиляция народов Северного Кавказа.

Первая четверть XIX века, богатая внешнеполитическими событиями, что свойственно гармоничным состояниям социальных циклов, привнесла в процесс освоения Северного Кавказа российским государством новое значение и новый смысл - его завоевание. Мнений и проектов покорения Кавказа было множество. Об этом писали крайне радикально настроенные декабристы -- Лунин, Пестель, близкие им прогрессивные люди своего времени -- Розен, Раевский-младший Также это проекты государственных чиновников и (или) непосредственных участников Кавказской войны таких, как Серебряков, Лофицкий, Бороздин, Бюрно, Вельяминов, Мордвинов и некоторых других. Главный вопрос - в чём был истинный смысл завоевания Кавказа - не находил достаточно внятных и очевидных вариантов ответа. По мнению Я. Гордина, « … ответы на эти вопросы были столь туманны и противоречивы, что длительное время официальные публицисты и государственные мужи не рисковали даже их ставить…. Как всегда бывает в подобных случаях, проблемой занялись аутсайдеры» (28). Под «аутсайдерами», в частности, понимаются автором декабристы и близкие им по взглядам современники событий. Отметим, что большинство таких проектов отличал резкий радикализм в решении кавказского вопроса. Например, Пестель предлагал самым решительным образом покорить все народы, живущие в этом регионе, а затем разделить их на две категории: «мирные» и «буйные». И далее у Пестеля, так уважаемого будущими поколениями революционеров, следует потрясающий по своей прозорливости пассаж, который мы позволим себе привести без изъятий: «Первых оставить в своих жилищах и дать им российское правление и устройство, а вторых силой переселить во внутренность России, раздробив их малыми количествами по всем русским волостям и 3) Завести в Кавказской земле русские селения и сим русским перераздать все земли, отнятые у прежних буйных жителей, дабы сим способом изгладить на Кавказе даже все признаки прежних (то есть теперешних) его обитателей и обратить сей край в спокойную и благоустроенную область русскую» (Павел Пестель. «Русская правда», С. 167.) (29). Ровно через 120 лет несбывшийся план декабриста суждено было почти в точности реализовать более успешным революционерам и прагматичным политикам. Если говорить об истории идеи депортации как способа решения сложных этнических задач в России, то, очевидно, Павел Пестель мог бы занять одно из первых мест среди её ранних приверженцев, а в отношении народов Северного Кавказа и вовсе - первое. Не был сторонником компромиссного решения кавказского вопроса и Лунин, сетуя на то, что «внутренняя часть обширной территории, вдающейся в пределы империи, по-прежнему находится во власти нескольких полудиких народцев…» (30). Несколько отличался по взглядам Розен, более основывавшийся на английском опыте, акцентировавший внимание на цивилизаторской миссии России, на силе убеждения и демонстрации «плодов экономического преуспеяния» (31). Однако большая часть общества желала осознания цели Кавказской войны, её глубокого нравственного значения, исторической оправданности. Об этом писал П. Зубов, автор первого обзорного сочинения о военных действиях на Кавказе и в Закавказье первой трети XIX века, затрагивали эти проблемы А.С. Грибоедов и А.С. Пушкин. «Недостаточность, психологическая неубедительность цивилизаторской и экономической оправдательных доктрин стали очевидно ясны в период фатальных неудач русской армии на Кавказе» (32). Другими словами, в период, приближающий Россию к состоянию мягкого социального кризиса середины XIX в., ставшего завершением второго малого цикла периода империи.

Спасение единоверной Грузии от порабощения Османской империей было слабым, но, по существу, единственным более или менее состоятельным аргументом в оправдание Кавказской войны. Слабость его заключалась в том, что горские набеги едва ли могли нести реальную угрозу независимости Грузии. Поэтому «виноваты» они, оказывались, главным образом, в том, что имели несчастье жить на территории, отделявшей южные рубежи России от Закавказья. К тому же, подавляющее большинство горского населения было мусульманами.

Как мы уже отмечали во второй главе, никаких действенных результатов по «замирению» горцев путём привлечения на сторону России «благами цивилизации», попытки их христианизации и т.п. не дали. Конфликт как способ и основа взаимодействия на Северном Кавказе уже в первой четверти XIX века приобрёл вполне зримые черты. До сих пор мы говорили, главным образом, о проектах, так сказать, «на бумаге». Наиболее действенно осуществляемым планом в итоге оказались идеи Ермолова, суть которых сводилась к укреплению кордонных линий, карательным операциям против «не мирных» аулов, вырубке лесов и т.п. силовым мерам (33).

Характерное для многих проектов периода активных военных действий на Кавказе суждение высказывает ветеран кавказской войны Л.М. Серебряков. Примечательно то, что делает он это в довольно пространном очерке об истории утверждения России на Кавказе с XVI века и до 1841 года, который заканчивается разделом «Меры для успешного покорения Кавказа и для прочного водворения спокойствия». Собственно меры, предлагаемые Серебряковым, мало чем отличаются по своему стратегическому замыслу от тех, что предлагал и частью реализовал Ермолов. Эпиграфом к предложениям Серебрякова можно было бы поставить его же вопрос: «Каким образом народ хищный, воинственный, полудикий покорится мирным соседям?», на который ветеран отвечает так: «Кажется, вопрос состоять должен в том только, каким образом употребить оружие, дабы вернее достигнуть цели, приспособляя и другие меры как вспомогательные и второстепенные» (34). Главным образом, именно так и действовало царское правительство.

Таким образом, говоря о периоде, предшествовавшем Кавказской войне, и о войне собственно, надо констатировать факт: у людей, силами которых осуществлялось завоевание Северного Кавказа и первоначальное заселение отвоеванных территорий, четкого представления о мотивах их деятельности и пребывания здесь не было. Это обстоятельство крайне важно для понимания существа рассматриваемой проблемы, ибо Россия никогда не имела какой-либо четкой доктрины колониальной политики (как, например, это было у Англии). В целом, надо подчеркнуть, в этом вопросе народное сознание коррелировало с политикой правящих верхов (35). Это один из тех случаев, когда, практически, не было расхождений в чаяниях народа и действиях царского правительства. Уникальность освоения Северного Кавказа как раз и заключается в том, что правящие круги, и, конкретно, царствующие особы полагали необходимым непременное завоевание и освоение Северного Кавказа, а первоначальной инициативы (как дело было, например, с Сибирью) от масс крестьянства или казачества было недостаточно. В условиях же острого вооруженного конфликта, чрезвычайно важен был ясный и четкий мотив действий, в противном случае, он грозил превратиться в затяжной. Что и произошло.

Из разговора Николая I с доверенным лицом нового кавказского наместника М.С.Воронцова, 26 сентября 1846 года: «Слушай меня и помни хорошо то, что я буду говорить. Не судите о Кавказском крае, как об отдельном государстве. Я желаю и должен стараться сливать его всеми возможными мерами с Россиею, чтобы все составляло одно целое» (36).

Приведенное здесь высказывание императора весьма красноречиво. Оно представляет собой благодатную почву для культурологического, исторического и семантического анализа. Мы посчитали возможным привести его как иллюстрацию генеральной тенденции российских устремлений на юг и отношения к Северному Кавказу.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28